| [ДОМОЙ] [ОБ АВТОРЕ] [начало] [продолжение] [конец] | |
|
Николай достал из-под шинели крохотную серебряную ложечку с монограммой и протянул Юрию; тот взял ее за чашечку и опустил витой стерженек ручки в перламутровую кокаинницу. "Жмот", - подумал Николай, далеко, словно для сабельного удара, перегибаясь с лошади и поднося левую ноздрю к чуть подрагивающим пальцам товарища (Юрий держал ложечку двумя пальцами, сильно сжимая, словно у него в руке был крошечный и смертельно ядовитый гад, которому он сдавил шею.) Кокаин привычно обжег носоглотку; Николай не почувствовал никакого отличия от обычных сортов, но из благодарности изобразил на лице целую гамму запредельных ощущений. Он не спешил разгибаться, надеясь, что Юрий подумает и о его правой ноздре, но тот вдруг захлопнул коробочку, быстро спрятал в карман и кивнул в сторону Литейного. Николай выпрямился в седле. Со стороны проспекта кто-то шел - издали было неясно, кто. Николай тихо выругался по-английски и поскакал навстречу. По тротуару медленно и осторожно, словно каждую секунду боясь обо что-то споткнуться, шла жирная женщина в шляпе с густой вуалью. Николай чуть не сбил ее лошадью - чудом успел повернуть в последнюю минуту. Женщина испуганно прижалась к стене дома и издала тихий покорный писк, отчего Николай вспомнил свою бабушку и испытал мгновенное и острое чувство вины. - Мадам!- заорал он, выхватывая шашку и салютуя, - что вы здесь делаете? В городе идут бои, вам известно об этом? - Мне-то?- просипела сорванным голосом женщина.- Еще бы! - Так что же вы - с ума сошли? Вас ведь могут убить, ограбить... Попадетесь какому-нибудь Плеханову, так он вас своим броневиком сразу переедет, не задумываясь. - Еще кто кого пе'геедет, - с неожиданной злобой пробормотала женщина и сжала довольно крупные кулаки. - Мадам, - успокаиваясь и пряча шашку, заговорил Николай, - бодрое расположение вашего духа заслуживает всяческих похвал, но вам следует немедленно вернуться домой, к мужу и детям. Сядьте у камина, перечтите что-нибудь легкое, выпейте, наконец, вина. Но не выходите на улицу, умоляю вас. - Мне надо туда, - женщина решительно махнула ридикюлем в сторону ведущей в ад расщелины, которой к этому времени окончательно стала дальняя часть Шпалерной улицы. - Да зачем вам? - Под'гуга ждет. Компаньонка. - Ну так встретитесь потом, - подъезжая, сказал Юрий.- Ведь ясно вам сказали - вперед нельзя. Назад можно, вперед нельзя. Женщина повела головой из стороны в сторону - под вуалью черты ее лица были совершенно неразличимы и нельзя было определить, куда она смотрит. - Ступайте, - ласково сказал Николай, - скоро десять часов, потом на улицах будет совсем опасно. - Donnerwetter! - пробормотала женщина. Где-то неподалеку завыла собака - в ее вое было столько тоски и ненависти, что Николай поежился в седле и вдруг почувствовал, до чего вокруг сыро и мерзко. Женщина как-то странно мялась под фонарем. Николай развернул лошадь и вопросительно поглядел на Юрия. - Ну как тебе?- спросил тот. - Что-то я ничего не пойму. Не успел распробовать, мало было. Но вроде самый обычный. - Да нет, - сказал Юрий, - я об этой женщине. Какая-то она странная, не понравилась мне. - Да и мне не понравилась, - ответил Николай, оборачиваясь посмотреть, не слышит ли старуха обидных для нее слов, - но той уже след простыл. - И обрати внимание, - задумчиво добавил Юрий, - оба они картавят. Тот, первый, и эта. - Да ну и что. Мало ли народу грассирует. Французы, так все. И еще, кажется, немцы. Правда, чуть по-другому. - Штейнер говорит, что когда какое-то событие повторяется несколько раз, это указание высших сил. - Какой Штейнер? Который эту книгу о культурах написал? - Нет. Книгу написал Шпенглер. Он никакой не доктор. А доктора Штейнера я видел в Швейцарии. Ходил к нему на лекции. Удивительный человек. Он то-мне про миссию и рассказал... Юрий замолчал и вздохнул.
Вдали у Литейного грохнул винтовочный выстрел, потом еще один, и сразу же донеслись нарастающий стук копыт и дикие кавалерийские вскрики. Николай потянул из-за плеча карабин - прекрасной показалась ему смерть на посту, с оружием в руках и вкусом крови во рту. Но Юрий оставался спокоен. - Это наши, - сказал он. И точно - всадники, появившиеся из тумана, были одеты в ту же форму, что и Юрий с Николаем. Еще секунда, и их лица стали различимы. Впереди, на молодой белой кобыле, ехал капитан Приходов - концы его черных усов загибались вверх, глаза отважно блестели, а в руке замороженной молнией сверкала кавказская шашка. За ним сомкнутым строем скакали двенадцать юнкеров. - Ну как? Нормально? - Отлично, господин капитан!- вытягиваясь в седлах, хором ответили Юрий с Николаем. - На Литейном - бандиты, - озабоченно сказал капитан, - вот. Николаю в ладони шлепнулся тусклый металлический диск на длинной цепочке. Это были часы. Он ногтем откинул крышку и увидел глубоко врезанную готическую надпись - смысла ее он не понял и передал часы Юрию. -"От генерального...от генерального штаба"- перевел тот, с трудом разобрав в темноте мелкие буквы. - Видно, трофейные. Но что странно, господин капитан, цепочка - из стали.На нее дверь можно запирать. Он протянул часы Николаю - действительно, хоть цепочка была тонкой, она казалась удивительно прочной; самое удивительное, что на звеньях не было стыков, будто она была целиком выточена из куска стали. - А еще можно людей душить, - сказал капитан, - на Литейном, три трупа. Два прямо на углу - инвалид и медсестра, задушены и раздеты. И непонятно, то ли их там бросили, то ли убили и ограбили. Скорей всего выбросили - не могла же медсестра безногого мужчину на себе тащить...Но какое зверство! На фронте такого не видел. Ясно, отнял у инвалида часы, и их же цепочкой... Знаете, там такая большая лужа... Один из юнкеров тем временем отделился от группы и подъехал к Юрию. Это был Васька Зиверс, большой энтузиаст конькобежного спорта и танкового дела - в училище его не любили за преувеличенный педантизм плохое знание русского языка, а с отлично знавшим немецкий Юрием он был накоротке. - ...за сотню метров, - говорил капитан, плашмя похлопывая шашкой по сапогу, - третье тело - успели в подворотню... Женщина, тоже почти голая... и след от цепочки... Васька тронул внимательно слушающего Юрия за плечо, и тот, не отводя от капитана глаз, вывернул лодочкой ладонь, куда Васька быстро положил крохотный сверточек. Все это происходило у Юрия за спиной, но, тем не менее, не укрылось от капитана. - Что такое, юнкер Зиверс?- перебил он сам себя, - что там у вас? - Господин капитан! Через четыре минуты - меняем караул у Николаевского вокзала!- отдав честь, ответил Васька. - Рысью - вперед!- взревел капитан.- Да не туда, на Литейный! У Смольного быстро не пройдем! Юнкера развернулись и унеслись в туман; капитан Приходов задержал пляшущую кобылу и крикнул Юрию с Николаем: - Держитесь рядом! Никого без пропуска не пускать, на Литейный не выезжать, к Смольному тоже не соваться! Ясно? Смена в десять тридцать! И исчез вслед за юнкерами - еще несколько секунд доносился стук копыт, а потом все стихло, и уже не верилось, что только что на этой сырой и темной улице было столько народу. - От генерального штаба, - повторил Николай, подбрасывая серебряную лепешку на ладони - второпях капитан забыл о своей страшной находке. Часы имели форму маленькой раковины-жемчужницы; на циферблате было три стрелки, а сбоку, по числу стрелок, выступали три рифленых головки для завода. Николай слегка нажал на верхнюю, и чуть не уронил часы на мостовую - они заиграли. Это были первые несколько нот какой-то напыщенной немецкой мелодии, которую Николай сразу узнал, но названия которой не помнил. - Апассионата, - сказал Юрий, - Людвиг фон Бетховен. Брат рассказывал, что немцы ее перед атакой на губных гармошках играют. Что-то вроде марша. Он развернул оставленный Васькой сверток - тот, как оказалось, состоял почти из одной бумаги. Внутри оказалось пять ампул с неровно запаянными шейками. Юрий пожал плечами. - То-то Приходов заерзал, - сказал он, - насквозь людей видит. Только что с ними делать без шприца...Педант называется - берет кокаин, а отдает эфедрином. У тебя тоже шприца нет? - Отчего, есть, - безрадостно ответил Николай. Эфедрина не хотелось - хотелось вернуться в казарму, сдать шинель в сушилку, лечь на койку и уставиться на знакомое пятно от головы, которое спросонья становилось то картой города, то хищным монголоидным лицом с бородкой, то перевернутым обезглавленным орлом - Николай совершенно не помнил своих снов и сталкивался только с их эхом.
Где-то снова завыли псы, и Николай затосковал. Налетел холодный ветер, загремел жестяным листом на крыше и умчался - но оставил после себя странный и неприятный звук, пронзительный далекий скрип где-то в стороне Литейного. Звук то исчезал, то появлялся опять и постепенно становился ближе - словно Шпалерная была густо посыпана битым стеклом, и кто-то медленно, с перерывами, вел по ней огромным гвоздем, постепенно придвигая его все ближе к двум последним светящимся точкам. - Что это?- глупо спросил Николай. - Не знаю, - ответил Юрий, вглядываясь в клубы черного тумана, - посмотрим. Скрип стих, а потом вдруг раздался совсем рядом, и один из клубов тумана, налившись какой-то особенной чернотой, отделился от слоившейся между домами темной мглы. Приближаясь, он постепенно приобретал контуры странного существа: сверху - до плеч - это был человек, а ниже - что-то странное, массивное и шевелящееся; именно эта нижняя часть и издавала отвратительный скрипящий звук. Это странное существо тихо приборматывало одновременно двумя голосами - мужской стонал, а женский утешал, причем женским говорила верхняя его часть, а мужским - нижняя. Существо на два голоса прокашлялось, вступило в освещенную зону и остановилось, лишь в этот момент, как показалось Николаю, приобретя окончательную форму. Перед юнкерами в инвалидном кресле сидел мужчина, обильно покрытый бинтами и медалями. Перебинтовано было даже его лицо - в просветах между лентами белой марли виднелись только бугры лысого лба и отсвечивающий красным прищуренный глаз. В руках мужчина держал старинного вида гитару, украшенную разноцветными шелковыми лентами. За креслом, держа водянистые пальцы на его спинке, стояла пожилая седоватая женщина в дрянной вытертой кацавейке - она была не то чтобы толстой, но какой-то оплывшей, словно мешок с крупой. Глаза женщины были круглы и безумны и видели явно не Шпалерную улицу, а что-то такое, о чем лучше даже не догадываться; на ее голове косо стоял маленький колпак с красным крестом - наверно, он был закреплен, потому что по физическим законам ему полагалось упасть. Несколько секунд прошли в молчании, потом Юрий облизнул высохшие губы и сказал: - Пропуск. Инвалид заерзал в своем кресле, поднял взгляд на медсестру и беспокойно замычал. Медсестра вышла из-за кресла, наклонилась в сторону юнкеров и уперла руки в коленки - Николай отчего-то поразился, увидев на ее ногах стоптанные солдатские сапоги, торчащие из под голубой юбки. - Да стыд у вас есть, али нет совсем?- тихо сказала она, ввинчиваясь взглядом в Юрия.- Он же раненный в голову, за тебя убитый. Откуда у него пропуск? - Раненый, значит, в голову? - задумчиво переспросил Юрий. - Но теперь как бы исцелила? Пропуск. Женщина растеряно оглянулась. Инвалид в кресле дернул струну гитары, и по улице прошел низкий вибрирующий звук - он словно подстегнул медсестру, и она, снова пригнувшись, заговорила: - Сынок, ты не серчай... Не серчай, если я не так что сказала, а только пройти нам обязательно надо. Если б ты знал, какой это человек сидит... Герой. Поручик Преображенского полка Кривотыкин. Герой Брусиловского прорыва. У него боевой товарищ завтра на фронт отбывает - может, не вернется. Пусти - надо им повидаться, понимаешь? - Значит, Преображенского полка? |
| [ДОМОЙ] [ОБ АВТОРЕ] [начало] [продолжение] [конец] |