| [ДОМОЙ] [ОБ_АВТОРЕ] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] | |
5На следующее утро я проснулся от раздавшегося над самым ухом стона, полного боли и недоумения. На самом деле я уже давно слышал эти звуки сквозь сон, но полностью очнулся только от особенно громкого и страдальческого вскрика. Открыв глаза, я огляделся. На койках вокруг происходило какое-то непонятное медленно-мычащее шевеление, я попытался приподняться на локте, но не смог, потому что был, как оказалось, пристегнут к койке несколькими широкими ремнями наподобие тех, которыми стягивают слишком распухшие чемоданы, единственное, что я мог, это чуть поворачивать голову из стороны в сторону. С соседней койки на меня смотрели полные страдания глаза Славы, паренька из поселка Тында, с которым я вчера успел познакомиться, а нижняя часть его лица была скрыта под какой-то натянутой тряпкой. Я открыл было рот, чтобы спросить его, в чем дело, но обнаружил, что не могу пошевелить языком и вообще не чувствую всей нижней половины лица, словно она затекла. Я догадался, что мой рот тоже чем-то заткнут и перемотан, но удивиться этому не успел, потому что вместо удивления испытал ужас: там, где должны были быть Славины ступни, одеяло ступенькой ныряло вниз, и на свеженакрахмаленном пододеяльнике проступали размытые красноватые пятна, такие, как оставляет на вафельных полотенцах арбузный сок. Самое страшное, что собственных ног я не чувствовал и не мог поднять голову, чтобы взглянуть на них. - Пятый взву-уд! - загремел в дверях необыкновенно богатый интонациями, полный множества намеков сержантский бас, - на перевязку! И сейчас же в палату вошло человек десять - это были второкурсники и третьекурсники (правильнее сказать - курсанты второго и третьего года службы, об этом я догадался по нашивкам на их рукавах). Раньше я их не видел, а офицеры говорили, что они на картошке. Они были в странных сапогах с негнущимися голенищами и ступали не очень уверено, держась то за стены, то за спинки кроватей. Еще я заметил нездоровую бледность их лиц, на которых застыл отпечаток многодневной муки, словно переплавленной в какую-то невыразимую готовность, как ни неуместно это было, но в этот момент я вспомнил слова пионерского салюта, которые мы с Митьком вместе со всеми повторили в пионерлагере, на далекой асфальтовой площадке - вспомнил и понял, в чем именно, крича "Всегда готов!", мы обманно уверяли себя, товарищей по линейке и прозрачное июльское утро. Одну за другой курсанты выкатили в коридор койки, на которых мычали и извивались примотанные первогодки, и в комнате осталось только две - моя и стоявшая у окна, на которой лежал Митяк. Ремни не давали мне посмотреть на него, но краем глаза я видел, что он лежит спокойно и вроде бы спит. За нами пришли минут через десять, развернули ногами вперед и покатили по коридору. Один из курсантов толкал койку, а другой, шедший спиной вперед, тянул ее на себя, выглядело это так, словно он пятился по коридору, отталкивая несущуюся за ним койку. Мы зарулили в длинный узкий лифт с дверями с обеих сторон и поехали вверх, потом второкурсник пропятился от меня еще по одному коридору, и мы остановились возле обитой черным двери с большой коричневой табличкой, которой я не смог прочесть из-за своей неудобной позы. Дверь открылась, и меня вкатили в комнату, где под потолком висела огромная хрустальная люстра в виде авиабомбы, а по верхней части стены шла полоса выпуклого орнамента из серпов, молотов и увитых виноградом ваз. С меня сняли ремни, и я приподнялся на локтях, стараясь не глядеть себе на ноги, передо мной в глубине комнаты стоял массивный письменный стол с зеленой лампой, освещенный косо падающим из высокого узкого окна серым светом. Сидящий за столом был от меня скрыт развернутым номером "Правды", с первой страницы которой глядело морщинистое лицо с добрыми лучистыми глазами, наведенными прямо на меня. Заскрипел линолеум пола, и рядом со моей койкой затормозила койка Митька. Газета несколько раз прошуршала переворачиваемыми страницами и легла на стол. Перед нами сидел тот самый старичок со шрамом на лбу, который во время собеседования хватал меня за руку. Сейчас на нем был мундир генерал-лейтенанта с золотыми вениками на петлицах, волосы были тщательно приглажены, а взгляд был ясным и трезвым. И еще я заметил, что его лицо как бы повторяло лицо с обложки "Правды", которое глянуло на меня минуту назад, получилось совсем как в фильме, где вначале долго показывали одну икону, а потом на ее месте постепенно возникла другая - изображения были похожие, но разные, и из-за того, что момент перехода был размазан, казалось, что икона меняется на глазах. - Поскольку нам с вами, ребята, предстоят еще довольно долгие отношения, можете называть меня "товарищ начальник полета", - сказал старичок. - Хочу вас поздравить - по итогам экзаменов и особенно собеседования (тут старичок подмигнул) вы зачислены сразу на первый курс секретной космической школы при первом отделе КГБ СССР. Так что настоящими людьми станете как-нибудь потом, а пока собирайтесь в Москву. Там и встретимся. Смысл этих слов дошел до меня только в пустой палате, куда нас отвезли по тем же длинным коридорам, линолеум которых пел под крошечными стальными колесиками койки что-то тихое и исполненное ностальгии, заставившее меня непонятно почему вспомнить давний июльский полдень у моря. Весь день мы с Митьком проспали - кажется, за прошлым ужином нас накормили каким-то снотворным (спать хотелось и на следующий день), а вечером за нами зашел веселый желтоволосый лейтенант в громко скрипящих сапожках и, хохоча и балагуря, отвез по очереди наши койки на асфальтовый плац перед бетонной раковиной эстрады, где за столом сидело несколько высших генералов с интеллигентными добрыми лицами, и среди них - товарищ начальник полета. Мы с Митьком могли, конечно, дойти и сами, но лейтенант сказал, что это общий порядок для первого курса, и велел нам лежать тихо, чтобы не смущать остальных. Из-за множества стоящих впритирку друг к другу коек плац был похож на двор автомобильного завода или тракторного комбината, над ним по сложной траектории порхал придавленный стон, исчезая в одном месте, он возникал в другом, в третьем, словно над койками носился огромный невидимый комар. По дороге желтоволосый лейтенант сказал, что сейчас начнется выпускной вечер, совмещенный с последним госэкзаменом. А вскоре он сам, первый из полусотни таких же лейтенантов, волнуясь и бледнея, но с неподражаемым мастерством, танцевал перед приемной комиссией "Калинку" под скупую на лишний перебор гармонь летающего замполита. Фамилия лейтенанта была Ландратов, я услышал ее, когда начальник полета вручил ему раскрытую красную книжечку и поздравил с получением диплома. Потом тот же танец исполняли остальные, и под конец мне наскучило смотреть на них. Я повернулся к начинавшемуся сразу за плацем полю стадиона, и вдруг понял, почему над ним стелется такой высокий бурьян. Я долго глядел, как его стебли качаются под ветром. Мне казалось, что серый, растрескавшийся от дождей забор с колючкой, начинающийся сразу за развалившимися футбольными воротами - это и есть Великая Стена, и, несмотря на все отодранные и покосившиеся доски, она, как и тысячи лет назад, тянется с полей далекого Китая до города Зарайска, и делает древнекитайским все, появляющееся на ее фоне - и решетчатые беседки, где в жару работает приемная комиссия, и списанный ржавый истребитель, и древние общевойсковые шатры, на которые я гляжу со своей койки, сжимая под одеялом свинченный на память никелированный шарик.
|
| [ДОМОЙ] [ОБ_АВТОРЕ] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] |